Когда спектакль ставит Николай Рощин, зритель должен быть готов как минимум ко всему. Можно точно (пред)сказать, что это будет масштабно, высокохудожественно, гротескно, эпатажно, но что касается режиссуры, смыслов и следование сюжету, это, вероятнее всего, отойдет на второй план или будет по мотивам. Рощин — режиссер по-прежнему уступает первенство Рощину — сценографу.
Основная декорация, приковывающая к себе взгляды с первых же минут, — массивная многофункциональная конструкция, которая будет служить всем.
Спектакль «Отелло» предлагается зрителю в трех прочтениях (хотя тем, поднимаемых на протяжении всего спектакля, гораздо больше, чем три): версия Дездемоны, сюжет глазами Отелло и взгляд на происходящее Яго.
Рощин применяет в своей новой постановке прием Акиры Куросавы, использованный японским кинорежиссером в картине «Расемон» 1950 года, суть которого в том, что противоречащие друг другу субъективные интерпретации одного и того же события сталкиваются между собой. Все это весьма напоминает суд, где публике в качестве присяжных предстоит выслушать мнение каждого героя и вынести окончательный приговор полюбившемуся персонажу.
В рассказе влюбленной и наивной Дездемоны все крутится вокруг спального ложе, хранящего внутри себя пушечный лафет. Невольно вспоминается песня Агаты Кристи: «Я на тебе, как на войне, а на войне как на тебе». Дездемона отчаянно пытается заняться любовью с мавром, которого выбрала себе в мужья наперекор здравому смыслу и мнению близких, но то отец нарушает супружескую идиллию, то страна требует от Отелло исполнить свой долг. В общем, все, что угодно кроме семейной размеренной жизни. Свою неудовлетворенность Дездемона отыгрывает на коровьих тушах. Вместе со служанкой Эмилией она вонзает кол в подвешенное мясо, где будет позже подвешена сама, а потом обе девушки впиваются в губы друг друга, растворяясь в поцелуе. Но любовь (и к женщине, и к мужчине) зла, и служанка отдаст Яго случайно утерянный дездемоной платок (который так дорог сердцу Отелло) как вещественное доказательство неверности жены, что приведет к удушающей смерти хозяйки в душе. Рощин в этой сцене пытается выставить физическое насилие в семье в комичном свете, но ничего кроме горькой ухмылки на лице это не вызывает. Боевой окрас мавра смывается под струями воды: то ли он потерял лицо, то ли обнажил свою суть — неизвестно, но в двух оставшихся версиях он будет без своей маски.
Версия Отелло — это настоящий буллинг, где темнокожего мавра не принимает никто, кроме его жены, да и та — последняя обманщица, за что и была «справедливо» умерщвлена. Здесь всплывает очередная острая тема в нашем обществе — не толерантность, клеймящая всех отличающихся от общепринятых стандартов. Затыкание балдахином супружеского ложа креста на фронтоне дома, видится мне как отрицание существования бога как любви и равности всех сынов, живущих на земле. Дездемона здесь не сопротивляется своей смерти, как было в ее версии, а покорно принимает удушающие объятия мужа как проявления его любви. И когда задушить у ревнивца не получается, то в его руках заботливо появляется нож, который прекращает муки возлюбленной.
Версия Яго в конфликте супругов кажется какой-то ненужной, но режиссер все равно дает слово главному зачинщику. Не умеющий проигрывать и оскорбленный до глубины души подлый Яго творит зло чужими руками. «Я ненавижу мавра», — скандирует он с огромного трапа в начале второго действия. И эта желчная ненависть в конечном счете погубит всех: его жену (за то, что поддалась чарам мавра), Дездемону, болтающуюся среди коровьих туш, и Отелло. Застрелится и сам Яго. Сюжет достойный Квентина Тарантино.
Честь хоронить разбросанные по всей сцене тела достанется Шуту, талантливо сыгранному Еленой Немзер. Он(а) как будто громоотвод, созданный режиссером специально для снижения градуса напряжения, висящего в воздухе на протяжении всего спектакля.
Только действия карлика с бубенцами, скорее, приводят к обратному эффекту: сначала мы видим Шута- епископа, проводящего обряд венчания Отелло и Дездемоны, потом Шута — кукловода, разыгрывающего потопление турецкого флота, Шута — пособника и слугу, подающего кинжал убийце, затем Шута-шпану, писающего на венецианскую стену, и наконец Шута-гробовщика, закапывающего участников 3-х часового шоу.