Будучи петербургским зрителем, я искренне не люблю отзываться о спектаклях нелестно. Для меня проще ничего не написать, чем ругать увиденное. Да и мало кто из театральных творцов рискнет представить в Санкт — Петербурге свое произведение, если оно не соответствует уровню интеллигентной, требовательной, искушенной петербургской публики. Даже московские авторы спектаклей (в высокой самооценке которых не приходится сомневаться) всегда проверяли созданное ими на нашем, ленинградском, а позже — петербургском зрителе. И радовались, когда удачные находки оценивались залом, «проходили» здесь. Это как проба на драгоценном металле, успех в Санкт — Петербурге был гарантией качества.

Несомненно, наш город повидал спектакли талантливые и не очень, вдохновенные и ремесленные, классические и авангардные. Андеграунд тоже часто оценивался по достоинству. И дело не в жанрах и стилях. Петербургского зрителя авторы всегда уважали. А если неуважение проскальзывало на сцену, это было незамедлительно замечено и наказуемо. Зал обливал такие творения холодом, а критики не жалели перьев и чернил. Словом, несладко неуважителям приходилось.


По великому счастью, мне ни разу не случалось до сего дня сталкиваться лицом к лицу с описанным выше явлением в петербургском театре. Тем паче, что автор спектакля, заявивший свое творение как «оперу» — человек в искусстве бывалый, хотя и не имеющий высшего композиторского образования. Многое, что написано Александром Платоновичем Маноцковым, признано, с успехом поставлено, даже отмечено наградами. На биографию композитора, который от безысходности экспериментирует на публике, как на подопытном кролике, его биография не похожа. Но именно неудачным бездарным опытом выглядел показ спектакля «Снегурочка», который прошел в катакомбах прекрасной и многострадальной лютеранской церкви Святых Петра и Павла на Невском проспекте, известной также как Петрикирхе. Сразу необходимо отметить — музыки в прекрасном и таком понятном даже ребенку смысле этого слова в данной «опере» нет. Есть шумовой оркестр, периодически раздражающий слух зрителя. В нем — колесо, бумажный пакет, сковородка, пластиковая бутылка, скрипка (жаль бедный инструмент, могли бы использовать для истинного искусства)…То же происходило и с гармошкой. Интересно? Для первых детских опытов познания мира- несомненно. В этих случаях использование кухонной утвари для извлечения звуков имеет успех.
В технике исполнения шума артистами ничто не удивляло. Для конца 60-х годов, когда много странных спецэффектов использовалось в написании партитуры композиторами — было бы оценено. Но подобные искания безнадежно устарели. Совсем уж бестактно автор обошелся с фортепиано. На нем хаотично «исполнили» несколько звуков в режиме «блямс». Сидя боком к клавиатуре. На него забирались с ногами… Некрасивые звуки, которые издавали герои, скорее напоминали фильмы ужасов, нежели оперу. И это тоже уже слышали в нашем городе. Помнится, более причесанные, но тоже мало имеющие к профессионализму вокальные опыты являл публике в 90е годы вокальный дуэт «Зикр». Подтрунивал над их изысканиями весь музыкальный мир Санкт-Петербурга.
Все остальное происходило в тишине. Затянутость и неоправданные паузы не способствовали динамике действия.

Еще много и часто в «Снегурочке» топорами кололи ледяные болванки, расставленные по сцене ( спасибо случаю — ни один осколок не отлетел зрителю в глаз, но «снаряды ложились рядом». Во всех трех рядах, на которых размещалась публика, люди инстинктивно зажмуривали глаза). Героини задирали юбки (нонсенс для фольклорной сути, которой пропитана сказка Островского), ели сахар из пластиковых ведер, пытались выдувать его изо рта (для авторов это символ снега? Или слащавых речей? Или — так, как говорится- чтобы ВЫ спросили?) Некрасиво, неэстетичо и неинтересно. Возможно, данную постановку могли бы спасти актеры, владеющие в совершенстве искусством пантомимы, например «Лицедеи» или (возьмем еще выше) ученики школы француза Жана Лекока, без наигрыша способные владеть пластикой. Здесь актеры старались, но задача перед ними была поставлена сомнительная. Отсюда и возникали грубо сотканные, если говорить о драматическом и музыкальном театре, образы, а пантомимические фрагменты не получились вовсе.

Многие из «находок» спектакля были предсказуемы и грубы. Можно было бы решить те же задачи бережными, чистыми руками. Не прибегая к плоскому изображению и давно известным штампам. Музыка должна оставаться музыкой. Хотя бы отдаленно быть на нее похожей. Александр Платонович утверждает, что весь рисунок спектакля прописан в партитуре до деталей. Верится с трудом… Но если это так — вдвойне грустно, значит именно такой плачевный и был замысел. И терзают смутные сомнения, что автор так решил над слушателем подшутить. А вдруг получится? Неспроста на программке «Снегурочки» красуется большая рыба… Вот и плавает она в катакомбах лютеранской церкви, где советская власть в конце 50х поместила плавательный бассейн. Мало настрадалось святое место?!

Возможно, неискушенному зрителю в маленьком городке этот эксперимент показался бы шедевром. Но рассчитывать на то, что в Петербурге подобное возможно, по меньшей мере, странно. Или жуткая закулисная фраза «Пипл хавает!» теперь применима и к нам, петербуржцам?

Смотрела и писала Ольга Нестерова