«Олеся» Александра Куприна не такое уж и частое явление на театральных подмостках. И, пожалуй, еще удивительнее, что на неё «запали» молодые и передовые режиссеры театрального мира: Николай Дрейден и Максим Диденко. Надо отдать должное авторам спектакля — соблюдены все сюжетные, придуманные писателем, линии (разве, что у Куприна дама трефовая, а у Дрейдена она бубновая), но не обошлось, конечно, и без своих «клубничек» на торте. Дрейден от души сдобрил спектакль всем «магическим», что оказалось под рукой: тут и чертовщина, и колдовство, и шаманские танцы, и скоморохи, и гадалка — попрошайка Олег Рязанцев, разгуливающий среди зрителей. На самом деле, это только, на первый взгляд, может показаться несовместимым, на практике режиссерские «отступления» довольно неплохо укладываются в единый смысловой ряд; по крайней мере, для тех, кто с Куприным не очень хорошо знаком и не ждет вопиющей драматургии на сцене, смотрится все происходящее довольно весело, легко и совсем не алогично.
Спектакль держится на трех столпах-актерах, которые с удивительной быстротой трансформируются в совершенно противоположных героев, что лишний раз подчеркивает их высокое мастерство и совершенный профессионализм. Баба-яга Мануйлиха (Дарья Румянцева) с грязными ногами скрывает под тяжеловесными одежами прекрасную колдунью Олесю, своей первоначальной диковатостью напоминающую то ли Маугли, то ли героиню Миллы Йовович в «Пятом элементе»; Олег Рязанцев — бог перевоплощений — один из самых ярких героев постановки. Он и туповатый украинец Ярмола, и хитрый и скупой еврей- урядник Евпсихий Африканович, и народный шут; мучимый от колдовской любви барин Иван Тимофеевич (Алексей Морозов) меняет одну маску за другой, застывая в воплощениях центрального героя.
Стоит добавить, что «Олеся» не только зримое произведение искусства, это спектакль, который еще и пахнет. Режиссеры, щедро разбрасывая по сцене сено и наполняя воздух фимиамом (хорошо знакомый всем верующим), видимо, рассчитывают сегодня не только на видящего, но и на чувствующего зрителя.
Конец Дрейдена после исконного авторского конца немного шокирует, но, по правде говоря, в разбитых яблоках смысла не меньше, чем в сломанной жизни.