“Мастер голода” — это совершенно не то, чего ждёшь, собираясь на спектакль Някрошюса по Кафке. Нет здесь ни космизма первого, ни тягостной мрачности второго. Из рассказа Кафки о человеке, который возвёл голодание в ранг искусства потому, что не смог найти пищи, которая была бы ему по вкусу, вышла мягкая, трагикомичная и, кажется, исповедальная история о пути художника. Пути к высшей форме искусства — полной свободе от телесности.

Вряд ли Кафка закладывал в свою новеллу этот смысл, но он подходит сюжету как перчатка — руке. Голодарь привлекает публику своим необычным даром (прямо по Мейерхольду: “Искусство режиссуры есть искусство самоограничения”). Долгое время в признании недостатка нет — у Мастера полный чемодан дипломов и наград (это, кстати, реальные награды театра Meno Fortas). Но истинное совершенство, которого он может достичь, никому не нужно: публика довольствуется малым и находит развлечение в том, чтобы попытаться уличить его в шарлатанстве, либо ему это ненужное шарлатанство снисходительно позволить. А импресарио запрещает Голодарю продолжать пост больше сорока дней — чем ближе Мастер к истине, тем менее он интересен.

И он покоряется, зависимый с одной стороны, от признания публики, а другой — от бремени собственного дара, который есть невозможность найти что-то себе по вкусу в подлунном мире (какая простая, мощная и тактильная метафора для творческой неуспокоенности!). Но время идёт, он постепенно выходит в тираж, теряет аудиторию — и оказывается в клетке, всё более и более проигрывающий цирковым животным. Дней уже никто не считает — в том числе и сам Мастер. Возможно, ему удаётся достичь совершенства, но этого уже никто не замечает: его находят в соломе время спустя и заменяют пантерой, полной “жизненной силы” и “радости бытия”.

Вот она, судьба “чистого искусства” — и показана она одновременно с горечью, теплом и иронией. Поистине канатоходческая ловкость нужна, чтобы не свалиться ни в кафкианский сарказм, ни в пошлость с конфликтом художника и черни. Здесь это удаётся в том числе за счет формы: миниатюрная Виктория Куодите (одновременно Голодарь и рассказчик, смотрящий на ситуацию извне) в сопровождении комического трио разыгрывает историю в духе цирковой эксцентрики: с картонными желудками, пантомимой, заполошной беготнёй вокруг конструкции из лестниц, вдохновенным исполнением рингтона Nokia на фортепиано, тортом на верёвке, куски которого в финале Голодарь глотает прямо со свечками…

Всё это трагически смешно и величественно жалко. И заставляет задуматься: согласен ли ты сам на вечное “Кушать подано”, или попытаешься выйти за собственные границы, даже зная, что проиграешь?

Смотрела и писала Алёна Мороз.