Мы с режиссером Борисом Павловичем сидим в полутемной гостиной. В печи уютно догорают угли, с кухни слышны гул голосов и смех. В 2017 году Фонд «Альма Матер» в партнерстве с Центром «Антон тут рядом» создал здесь, на Мойке, 40, пространство «Квартира» — специально для творческого взаимодействия профессионалов в разных областях искусства и людей с расстройствами аутистического спектра. В декабре в «Квартире» состоялась премьера спектакля «Разговоры». Мы попросили Бориса Павловича рассказать о нем, задачах, которые он решает, отдельном спектакле под названием «Недетские разговоры» и самой работе с особыми артистами.

Об иммерсивности «Разговоров» и выборе художественного языка

Я не видел ни одного иммерсивного спектакля в своей жизни, и не знаю, как это работает. И я ничего не знаю про технологии иммерсивного театра. Ноги здесь растут скорее из театрального тренинга как такового. Нашему спектаклю «Язык птиц» предшествовало полтора года занятий, на которых мы с хореографом Алиной Михайловой, педагогом по вокалу Анной Вишняковой, педагогом по инструментальной импровизации Алексеем Плюсниным и другими членами команды вели какие-то тренинги, во многом импровизационные, потому что искали способы коммуникации. И этот спектакль — попытка не результат показывать, а пригласить к сотворчеству. Мы хотели впустить зрителей в творческий процесс, в нашу импровизацию, которой мы нашли какую-то художественную форму, связанную с этой квартирой, с обэриутами.

Язык обэриутов очень близок тому способу коммуникации, который у ребят с аутизмом есть с миром, который с одной стороны очень предметный (печь — это печь, а стул — это стул), а с другой — с отсутствующей причинно-следственной связью, потому что никто не сказал, что стул должен стоять именно так, и никто не знает, как этот стул может стать поводом для беседы.

О цели проекта, подлинном общении и страхе встречи с другим человеком

Наша цель — простая и заявлена в названии: разговоры. Межчеловеческое общение. Не такая уж примитивная или недостаточная задача. И это касается не только людей с особенностями развития, но и нас, людей без особенностей. Вы вот сейчас на чаепитии общались с артистами и гостями [кивает на кухню, где продолжается беседа]. Просто в фойе театра, например, БДТ, вы бы не сидели так долго, разговаривая с незнакомцами.

Нет ничего страшнее того, чтобы встретиться с другим человеком (разве что встретиться с самим собой). «Разговоры» этот страх обнаруживают, потому что он есть, просто обычно он камуфлируется некими ритуалами, которые избавляют нас от общения. Когда мы приходим в театр, мы знаем, что должны делать, как и где разговаривать. У нас есть модели, которые мы заполняем. Мы знаем, как вести себя на собеседовании, как — в метро. И мы, как рука в перчатку, попадаем в эти формы. Но это — не подлинное общение.

Здесь человека сознательно выбивают из колеи, здесь этой формы не дано. Но дана среда, полная возможностей зацепиться какими-то ассоциациями чисто формально, потому что можно, например, по-разному сесть. И она предлагает миллион возможностей завязать общение.

О «Недетских разговорах» и том, чем они отличаются от «Разговоров»

Они для детей. Называются так, потому что тоже основаны на мифологии обэриутов, конкретно Хармса, который, как известно, детей не любил. Ну, и дети не любят, когда что-то делают специально для них, поэтому «Недетские разговоры».

Там гораздо более жесткая организация, потому что все-таки это спектакль для инклюзивной аудитории, там актеры только профессиональные, а вот зрители уже могут быть с аутизмом. Происходит путешествие по комнатам с заданной последовательностью, в каждой комнате есть своя история, которая рассказывается детям. Там есть достаточно внятная структура, но дети внутри этой структуры могут вести себя как угодно. Им не надо обязательно сидеть на месте. Детей столько же, сколько артистов. Артист, если понимает, что у кого-то дефицит внимания, а кто-то, наоборот, очень внимательный, может рассказывать что-то дольше и подробнее или короче.

Конечно, взрослому можно прийти и одному, но это совсем другая история. Для родителя это интересный опыт: понаблюдать со стороны за своим ребёнком, пока он увлечён музыкальными инструментами, фонариками, кофемолкой.

О самом приятном и самом сложном в работе с особыми артистами

Тебе всегда рады. Это удивительное ощущение: когда идешь на репетицию, всегда знаешь, что, какое бы ни было настроение, — а оно бывает разное у ребят, они могут быть чем-то расстроены — они всегда рады тебя видеть, это не имитация. Никогда нет формального отношения, которое у нас всегда рано или поздно включается. Всегда есть заинтересованность лично в тебе. Это то, ради чего вообще хочется жить, ты понимаешь, что на земле есть кто-то, которому нужен лично ты. Не как режиссер, не как актер, не как функция, а как человек. И это такая прививка, которая потом тебе самому не позволяет вернуться на полностью формальные рельсы.

Сложность в том, что ты никогда не можешь расслабиться, потому что тебе нужно чем-то отвечать. Если у тебя нет сил и энергии, обычно ты можешь закрыться профессией, уйти в инерцию, существовать на автопилоте. А с ребятами этот номер не катит. Потому что, когда человек полностью раскрыт тебе навстречу, а ты — нет, он просто встанет и уйдет. Никто из ребят не будет тебя обслуживать, потому что должен. И это серьезный вызов от актеров для меня как режиссера. Я все время должен быть включен. Полтора часа занятия — это как четыре часа занятия с профессионалом, потому что нельзя существовать на 30%, всегда все должно быть по-честному. И это очень сложно, но это круто. Никогда не наступает того момента, когда ты можешь сказать: «О, я научился это делать», потому что как только ты научился это делать, это перестало работать. И наступает следующий уровень. Ты все время должен быть на стреме. Это с одной стороны, выматывает, с другой — воспитывает. Ребята учат нас быть включенными.

О моде и возможных спекуляциях на теме инклюзивности

Человечество так устроено, что оно все портит: из земли качает нефть, оставляя ее загаженной, леса вырубает, секс превращает в порнографию. Но это же не значит, что не нужно лететь в космос, не нужно заниматься изучением ядерной энергии. Понятно, что, как только мы освоим космос, начнутся звездные войны, как только научимся расщеплять атом — появится бомба. Пацифист Нобель со своим динамитом стал главным патентодержателем Первой мировой войны. Мы так устроены, что любое изобретение обернется против нас. Мне кажется, что только интенсивность новых исследований, только вовлечение не в потребление результатов открытия, а в сам процесс открывания нового может уберечь человечество от деградации и порчи. Я в этом случае — на позиции Йозефа Бойса, который говорил, что все должны быть художниками, это единственный способ выживания. Маркс писал, что только производительный труд, а не обслуживание (процесс, от которого ты отчужден), может тебя сделать человеком. Когда ты чувствуешь причастность к результату своего труда.

Это одна составляющая, где инклюзия не стоит особняком относительно атомной энергии, программирования, развития автотранспорта. Это фундаментально человеческое. С другой стороны, мода — это единственный способ ассимиляции. Потому что в какой-то момент модно стало черным ездить вместе с белыми в одном автобусе. Было, конечно, правозащитное движение, но были и речи Мартина Лютера Кинга, была черная музыка, которая набирала популярность. Это взаимодействие стало в том числе и культурно модным. Я думаю, что мода на хорошую вещь — это какой-то этап, который делает свое важное дело. И пускай лучше будет мода на инклюзию, чем на религиозные войны.

О меньшинстве, большинстве и толерантности

Как общаться с особыми людьми? Все равно что спросить «Как общаться с мужчинами» или «Как вести себя на первом свидании». Главное, чему мы учимся все вместе внутри этого проекта, что нет кого-то, кто более достоин любви, бережного отношения.

А кто более уязвим — это большой вопрос. Потому что обидеть взрослого социально успешного человека не так сложно. Если вы посмотрите процент людей покончивших с собой, подсевших на наркотики или еще как-то ушедших от реальности, вы увидите, что среди них очень много таких, в отношении которых, казалось бы «ничто не предвещало». Они успешны, но оказались при этом очень уязвимы. В этом смысле вопрос толстой кожи и тонкой кожи касается всех. Человек культуры, обладающий таким количеством адаптивных механизмов, кончает с собой. Башлачев, например. Это серьезная история человека, который не смог ужиться с этим миром. Он был уязвим.

«Разговоры» — о том, что мы в принципе должны больше беречь друг друга. И про человека с аутизмом мы в первую очередь подумаем: как он уязвим. Но второй мыслью будет: «как и я». Обнаружение этой ситуации очень важно, и мы не относим ее к конкретной теме взаимодействия с людьми с особенностями. Она обязательно должна распространяться на всех. Когда человек становится исключительно толерантен к определенной социальной группе и при это ведет себя как свинья со всеми остальными — грош цена этой толерантности. Когда кто-то начинает так защищать какое-то уязвимое меньшинство, что сносит к чертям собачьим все вокруг — это не приносит ничего кроме вреда этому меньшинству.

Толерантность — это когда ты разрешаешь человеку быть другим, не таким как ты. Но ты должен разрешать это не только женщинам, детям с особенностями, сексуальным и национальным меньшинствам, а в принципе любому человеку.

Беседовала:  Алена Мороз.

Фото: Светлана Ботева, Маргарита Новосёлова.

Рецензия на спектакль.