6 ноября 2017 года состоялась премьера спектакля «Контракт» по пьесе популярного британского драматурга Майка Бартлетта. Поставил его, оказавшись первопроходцем, молодой режиссер Тимур Салихов. Мы поздравили Тимура с дебютом на сцене ТЮЗа и расспросили о постановке, ее литературной основе и идейном наполнении.

— Тимур, почему именно это произведение?

— Его мне переслал Рамин Грей, с которым мы работали в театре «Практика». Я прочитал его и был обескуражен тем, насколько это короткое и емкое высказывание. Оно меня сильно впечатлило, и я давно хотел поставить эту пьесу, но по разным причинам не получалось. А когда открылась Новая сцена, мы послали текст Адольфу Яковлевичу Шапиро и получили ответ, что он идеально подходит. Начались письменные переговоры с Майком, с его агентом. Они невероятные ребята: откликнулись, многое нам позволили, дали нам эксклюзивное право на перевод и на постановку — и работа пошла.

— Вы общались с автором по переписке. Если бы у вас была возможность задать ему вопрос лично, что бы вы спросили?

— У меня нет конкретных вопросов, у меня есть огромное желание пообщаться с ним в неформальной обстановке, за чашкой кофе. Мне кажется, он близок мне по образу мысли, и в таком общении будет намного больше ответов, чем в конкретных формулировках. Хотя в письмах я задавал ему какие-то вопросы по постановке, и он так изящно отвечал! Он невероятный человек, с таким чувством такта. И это не просто британский этикет, потому что между ним и его агентом на письме была огромная разница. У него очень «разутый» взгляд, он, как локатор, улавливает то, что носится в воздухе, видит и понимает больше, чем многие

— В интервью телеканалу «Санкт-Петербург» вы рассказали, что пьесу для вас перевела ваша сестра, и вы вместе с актерами ее дорабатывали…

— Диана сделала быстрый перевод, не идеальный. Но мы ее не стали больше тормошить, только иногда кое-что уточняли. Собственных знаний английского нам хватило, чтобы сообща дочистить текст.

— Валерий Фокин, человек консервативных взглядов, придерживается мнения о том, что режиссер вершит суд, и именно он объясняет актерам, что и как делать. Вы, как я понимаю, человек более свободных взглядов?

— У меня был некий замысел, и какие-то решения я оставлял за собой, но в целом процесс воплощенияу нас был абсолютно горизонтальный. Я не делаю вид, что знаю больше, чем актеры, и лучше разбираюсь в профессии. Это вовсе не факт. В конечном счете это совместный труд. Алиса Золоткова и Анна Дюкова проделали огромную работу по созданию образов, за что я им очень благодарен. И до сих пор, когда спектакль уже идет, мы о чем-то размышляем и что-то улучшаем.

— Возвращаясь к Майку Бартлетту, до этого вы с его творчеством не были знакомы? Не читали ничего другого?

— Да, это было мое знакомство с ним, я увидел, что его у нас никто не переводил, не ставил

Даже соответствующая страница в Википедии не переведена с английского…

— Будучи уверены, что мы — первые, в этом году на фестивале «Радуга» мы сделали презентацию и читали другую его пьесу — «Бык», чтобы как-то познакомить театральных людей с его творчеством. И оказалось, что Галина Коваленко перевела его «Любовь, любовь, любовь» — мы узнали об этом от нее на пресс-конференции, информацию очень трудно найти. Но, в любом случае, никто его еще не ставил. Большая честь и ответственность — открывать этого автора для России, потому что для меня он просто сенсация. Я читал четыре пьесы в оригинале, они все разные, но одинаково хороши, везде чувствуется его почерк, и каждая из них — классное высказывание. Он выбирает злободневные сюжеты, но на выходе получаются эпические вещи, вневременные. Я с чистой душой сравниваю его с Шекспиром. Он — такой Шекспир на современном языке, по новым законам драматургии. Эта пьеса, например, 2008 года. Но она ни капли не утратила актуальности и не утратит еще долго

— Не утратила актуальности для Великобритании или в принципе?

— В принципе! Конечно, мы, русские, от британцев сильно отличаемся, у нас совершенно другой национальный код, и тем не менее. Майк Бартлетт пишет о том, что такое «быть человеком», выявляет грани человеческого в человеке. А это то, что не зависит от национальности.

— Расскажите, о чем пьеса?

Девушка Эмма поступает на работу и при поступлении подписывает контракт. В нем есть пункт, который запрещает ей какие-либо романтические отношения с другими сотрудниками. И это требование в пьесе становится камнем преткновения, вокруг которого ситуация раскручивается максимально, доходя до абсурда.

— А как такой сюжет соотносится с российской действительностью? В отличие от западных, в российских компаниях такие ограничения не являются общей практикой. У нас до сих пор и родственников устраивают, и супругов — и никому нет дела.

— На базе этой ситуации рассказывается в принципе о человеческом выборе в условиях современной действительности, где ценности перевернуты с ног на голову, где во главе угла — не какие-то вечные категории, как семья и любовь. Эти понятия сейчас превратились в клише, потеряли внутреннюю форму, некоторые люди просто стыдятся их произносить. Почему это произошло? Потому что сместился фокус на что-то преходящее — бизнес или сиюминутные удовольствия

 — Как вы думаете, Россия имеет склонность к подобного рода контрактам? Нас что-то такое ожидает, мы можем к этому прийти?

— Все возможно. Но мне кажется, что изначально мы другие. Это вообще не свойственно человеку — вот такие контракты, — это нечто искусственное. У нас всю пьесу контракт лежит на сцене — а это просто белые листы. Это просто бумага! Бумага, за которую люди платят такую цену, которая ломает им всю жизнь. Это не стоит того! Материальное благополучие важно, но оно не должно затмевать все. Мы живем не ради наличия денег как таковых, они лишь средство и явно проигрывают по важности живым человеческим отношениям. А сейчас у многих все уже наоборот.

 

 — А вы сами заключали подобные контракты в своей жизни?

— Такого масштаба, конечно, нет, в пьесе все гиперболизировано. Но в своей жизни я шел на компромиссы, принимал «не те» решения с человеческой, этической, моральной точки зрения, за которые мне стыдно. А когда ты так поступаешь — ты словно подписываешь тот самый контракт.

 — Как вы считаете, какова подоплека запрета частной жизни на работе? Зависть или борьба за чистоту рабочего процесса? Чего добивается таким образом Топ-менеджер?

— Мне кажется, тут вопрос содержит ответ: и то, и другое. Вторая героиня спектакля испытывает огромное удовольствие, лишая всего Эмму. Она живет этим, дышит: чем больше она отнимает у Эммы, тем больше она подпитывается. Это инстинкт хищника. При этом есть совершенно безразличный ко всему контракт, который нацелен на продажи.

 — Если бы было противостояние не двух женщин, а мужчины и женщины, могла бы возникнуть такая ситуация? Не лежит ли природа конфликта в особенностях женского начала?

— Может быть. Но это уже факультативные размышления. Конечно, в сюжете прописано, что женщина хорошо понимает женщину, знает, куда бить. Но это история побочная, параллельная.

 — А вы сами за кого из героинь «Контракта»? Это примитивный вопрос, но бывает же такое, что симпатии на стороне отрицательных персонажей.

— Понятно, что одна, условно говоря — зло, а другая, условно говоря — жертва. Но это очень условно. Для нас важна именно история: процесс того, как человек, хоть и с посторонней помощью, но сам себя загоняет в экзистенциальный гроб. Каждое решение Эммы — это шаг в пропасть. И мы не говорим (потому что не знаем), кто здесь виноват: человек, ситуация, те, кто поставил его в эту ситуацию? Это парадокс мы стараемся показать.

 — Но ведь жертва всегда найдет хищника..

 — Сначала Эмма чувствует себя сильной, ей кажется, что она победит. Она начинает играть с Топ-менеджером по правилам контракта и уверена, что выиграет эту партию. Но она проигрывает вновь и вновь. Вообще вся наша команда относится отрицательно к происходящему, и это наше отношение в спектакле очевидно. Мы показываем то, как не должно быть, максимально бескомпромиссно.

— То есть, вы настраиваете зрителя на неприятие?

— Не совсем. Этот спектакль — выражение нашей боли за человека. За то, что он сам делает с собой. Это наша молитва за грешников. У нас на сцене не случайно звучит Lacrimosa в исполнении очень талантливой Ольги Киселевой.

 — Для вас пресловутый контракт как метафора в личной жизни — это скорее трагедия или комедия? Как по-вашему, автор скорее высмеивает эту ситуацию или драматизирует ее?

— Если абстрагироваться, то это, конечно, трагедия. Но у автора очень острый язык, и он использует юмор, чтобы боль как-то усваивалась. Если грубо давить на человека негативом — что он из истории вынесет? Ему просто станет плохо. А подача с юмором смягчает удар, отстраняет зрителя от ситуации, помогает ему воспринимать идеи. Чтобы после выхода из зала у него смещенные ценности хотя бы ненадолго вернулись на место.

 — Вот такого ощущения вы ждете от зрителя?

— Я на это надеюсь. Мы ставили именно с этим посылом.

 — А как кратко, буквально в трех словах, вы бы охарактеризовали спектакль? Допустим, если вам нужно было бы поместить их на рекламный баннер?

— Первое, что приходит в голову: английская жесткая черная трагикомедия.

Беседовала: Оксана Васько

Редакция: Алена Мороз